Из личных наблюдений многих бывших узников, которым посчастливилось выйти на свободу, напрашиваются и такие выводы:
1. Наиболее выносливыми к моральным и физическим трудностям существования в условиях концлагеря оказались русские, поляки и испанцы. У них сильно развита национальная спайка. Они всегда старались ободрить и поддержать друг друга. Они знали, где и кто их враг, и никогда не шли на компромиссе врагом. Я говорю о большинстве, чья жизненная позиция была твердой, неколебимой. К тому же русские и испанцы представляли вместе единое целое по своим политическим убеждениям. Трудности физического плана — климат — испанцы компенсировали стойкими моральными качествами, приобретенными в ходе жестокой схватки с фашизмом в 1936–1939 годах.
Полякам все дело портила офицерская лига, делившая их на привилегированное сословие и простой люд — в условиях концлагеря это было не лучшим решением. Многим полякам помогли посылки из дома, несмотря на разворовывание их лагерным начальством.
2. Венгры, чехи и словаки оказались несколько слабее.
3. Греки и итальянцы жили в лагере недолго ввиду сурового, по их понятиям, климата. Гузен находится на широте Днепропетровска — для нас, русских, это юг.
4. Французы и бельгийцы тяжело переносили лагерные условия и погибали от фурункулеза и общей дистрофии.
5. О немцах судить сложнее. «Зеленые» все же были арийцами, и их специально никто и никогда не уничтожал. «Красным» немцам было труднее, нацисты их уничтожали, но это их земля, их язык, рядом могли оказаться земляки, родственники — надежда на выживание появилась фактически у всех, кто дожил до 1943 года, а до того им жилось не многим лучше, чем и остальным.
Многие из нас, выживших, считают, что имело значение и политическое сознание заключенного: сознательный и прогрессивно настроенный узник переносил трудности с меньшими потерями и боролся за свою жизнь до конца. Примером служило большинство наших командиров и политработников, коммунистов и комсомольцев, как бы это утверждение и не резало сегодня слух — из песни слов не выбросить!
Одинокий, растерявшийся человек в тяжелейших условиях нацистского концлагеря выжить не мог. Лучше других лагерные условия выдерживали те, кто умел жить в коллективе, подчиняться ему и участвовать в общей борьбе. Коллектив создавал систему антифашистского подполья в лагере, организовывал помощь ослабевшим, распространял сводки с фронта, поднимал волю к жизни и к сопротивлению нацистам. Это было знакомое нам чувство локтя, свойственное советским бойцам и командирам в первую очередь…
Вернемся к 5 мая 1945 года. К 13.30 большинство заключенных собралось на аппель-плацу. К этому времени те, кто находились на крышах, уже заметили приближающийся к лагерю американский броневик. Освобождение лагеря произошло необыкновенно просто, совершенно прозаично и чисто по-американски: броневик въехал на аппель-плац, из него выпрыгнул то ли солдат, то ли другой нижний чин, прокричал: «Вы свободны!» сделал соответствующий жест правой рукой и…уехал. Правда, одно доброе дело солдаты сделали, приказав голубым мундирам нашей символической охраны спуститься вниз, побросать свои карабины в канаву и убираться по домам, поскольку война окончена и «Гитлер капут!», что те охотно и выполнили. Через пару минут никого из них уже не было — такая резвость у стариканов появилась, что только любо-дорого!
Когда солдат на аппель-плацу объявил, что все свободны, то первой реакцией со стороны собравшихся на плацу узников было тысячеголосое «Урра-а-а!» Одновременно с раздавшимся польским национальным гимном «Еще польска не сгинела» взвились заранее заготовленные бело-красные польские флаги. Собравшиеся на плацу — а это были в основном поляки — после национального гимна запели «Марш Гузена», а остальные узники — «Марсельезу». С последними куплетами французской революционной песни закончилась торжественная часть, и на этом все радости наступившей свободы временно закончились.
Пока сгрудившиеся на аппель-плацу узники распевали гимны, члены «Акции войсковой» установили на браме пулемет, развернув его в сторону лагеря: знала кошка, чье сало съела! Тогда мы не сразу поняли, чем продиктованы такие действия, но быстро разобрались в обстановке: поляки тем самым защищали себя, поскольку один враг — эсэсовцы — перестал существовать, но остался второй, не менее опасный для них — русские, а американцев и след простыл. Так нам казалось. Через считанные минуты все узники поняли, насколько предусмотрительными оказались поляки в Гузене-1.
А что в это же время делали мы, русские? До сих пор мне не совсем ясно, правильными ли были наши действия, на первый взгляд отдававшие пассивностью? Но нельзя же схватываться за грудки с польскими фашистами на глазах всего лагеря вдень освобождения. Кроме того, они оказались все вооружены, да и разобраться надо было сначала.
Мы не нашли ничего лучшего, как организовать настоящий митингу блока 3. Встрой встали человек 250–300 из состава наших бывших подпольных групп. Среди стоявших рядом я увидел многих своих «земляков», с которыми давно уже не общался. Майор Иван Антонович Голубев обратился к нам с торжественной речью. Он поздравил всех с освобождением, что дожили до этого светлого дня, сказал, что фашизм живуч и будет не раз на нашем пути. Мы все радостно орали в ответ на приветствие Голубева, когда кто-то из наших сообщил последние новости: поляки направили на лагерь пулемет, закрыли выход из лагеря, выставив вокруг Гузена свои вооруженные посты. Как потом выяснилось, они оперативно успели подобрать карабины, брошенные охранниками в канаву, но имели они и другое оружие.
Наша эйфория мигом окончилась — встал извечный вопрос: «Что делать?» Построившись в походную колонну во главе с майором Голубевым, мы решительно двинулись на аппель-плац и там остановились на приличном расстоянии от брамы.
Голубев, взяв с собой двух-трех человек, пошел к полякам выяснять ситуацию: надо входить в контакт — другого ничего не оставалось. Ивана Антоновича не было долго. Наконец парламентеры вернулись. Мы тесно обступили их, радостно отметив для себя, что они не возбуждены и держатся спокойно. «Все в порядке», — подумалось нам, а Голубев, не торопясь, стал рассказывать:
— Поляки приняли нас вполне дружелюбно и обстановку объяснили так. Пока в лагере продолжается буза, браму лучше держать закрытой, по крайней мере сегодня. Пулемет поставили «для балды», чтобы люди на радостях не дурил и — мало ли кому что вздумается, а развернуть его недолго. Мы посоветовались с французами, испанцами и приняли совместное решение — завтра каждый, кто захочет, уйдет в организованной колонне из лагеря. Об этом уже заявили французы, бельгийцы, испанцы. Вам, русским, тоже предлагаем идти с нами на Линц: американцы сказали, что вас всех будут передавать на репатриацию. Советы через демаркационную линию на свою сторону никого не пропускают, поскольку первыми бросились власовцы, выдавая себя за бывших узников. Так что советское командование принимает русских только организованным порядком. Остатки разбитой эсэсовской дивизии «Мертвая голова» бросили фронт и подались на север, в Чехословакию, где пытается оказать сопротивление значительная группировка вермахта. Но отдельные разрозненные отряды эсэсовцев могут встретиться тем, кто пойдет на восток. Люди не хотят оставаться в лагере ни дня — насиделись! С завтрашнего дня американцы обещали на автомашинах начать развозку по госпиталям своей зоны всех больных и инвалидов Маутхаузена и Гузена — лагеря полностью ликвидируются.
Мы стояли молча, Голубева не прерывали. Все звучало ново, необычно. В голове все перемешалось. Голубев продолжал:
— Насчет оружия поляки сказали так: «Вы не хотите нам верить? Это ваше дело. Для охраны лагеря мы на ночь уже поставили вокруг Гузена посты — человек 100 с карабинами, а лишнего оружия не осталось. Чтобы удовлетворить ваше самолюбие, наскребем десять карабинов, а с патронами совсем плохо. Вы понимаете, что это чисто символическая охрана, которую в случае чего эсэсовцы с ходу сомнут. Если хотите с нами — пожалуйста». Мы с этим согласились. Решение такое: в совместный караул к полякам пойдут 30 наших с десятью карабинами на 10 постов. Подсменные во время отдыха оружия иметь не будут. Оружие и патроны только утех, кто на посту.
У поляков — также. Стоять по 4 часа. Начальник караула — я, майор Голубев. Принимаете?
— Да! — дружно подхватили мы. Все казалось вполне логичным: то ли мы сами на себя нагнали страху, увидев пулемет поляков, то ли поляки, поняв, что переборщили, старались смягчить обстановку, сохраняя за ней полный контроль, — трудно сказать.
Голубев отобрал 30 человек, получил и раздал оружие и патроны, после чего мы вышли за браму, заняли караульное помещение и установили посты. Мы с Сережей Фетисовым пошли в первую смену. Наши посты — рядом. Нам надо было стоять с шести до десяти вечера, а затем с четырех до восьми утра, если придется.
